Начало романа «Тролль-А», автор Шаста Фэй.

Глава 1.

Айрин прилетает в Берген (Норвегия) к подруге Вилии, художнице и жене крупного промышленника Вадима Семибоярова. Айрин неожиданно становится участницей кальмар-перформанса в художественной мастерской подруги.

 
Чтобы покинуть терминал аэропорта Осло, все проходят через систему, которую прозвали «мышеловка». Несколько секунд ожидания, распахивается автоматическая дверь, она делает два шага вперёд, дверь закрывается. Мягкий женский голос «из коробочки» просит положить руки на асептически обработанные поручни из стекла и смотреть прямо перед собой. Если испытуемый не проходит проверку, пол кабины опускается, и входящий следом невнимательный пассажир даже не заметит, что с противоположной стороны никто не появился. После того, что Айрин задумала сделать в Бергене, она рискует узнать, как работает механизм «мышеловки». А сейчас тот же голос с благодарностями и извинениями за задержку распахивает дверь, и она оказывается на площади аэровокзала.

Люди расходятся к личным авто, такси, автобусам. Скорее стряхнуть оцепенение после проверки – как в комнате-исповедальне, мало-ли… а вдруг ошибка.

Вокруг обычный день, не ясный и не хмурый, солнце по-будничному пропущено через облако-светофильтр. Зато для Айрин после Эрзоны здесь всё не так, только успевай удивляться: двери в кабинках открываются иначе, воздух пахнет по-другому, зонты в аренду, кладбище в центре города, книги на обмен, багеты, полег, надписи «соблюдайте дистанцию»; метадон, амфетамин, героин – бесплатно; пиво до отключки – очень дорого, vinmonopolet, спальни не отапливаются, кофе из электрочайника – литрами, «волшебная таблетка» парацетамол от всех болезней; имя твоё произносят совсем не так, ну да привыкнешь; благодарят не так, улыбаются не так, после сумеречной Эрзоны пугающе радушно.

— Привет. Топай по указателям — направляет Ви из горошины-наушника.

Через стёкла очков на тротуаре проступает цепочка следов к локальному мини-порту, где беспилотный гидросамолёт Пи-Пи-Ай сигналит приветливо огнями-морковками по концам крыльев. Остекление кабины съезжает назад и вверх.

— Hi Irene, how about you take a ride with me? — доносится из бортовых динамиков небрежным штробасом.

Айрин перешагивает через невысокий бортик, занимает место в кресле и испытывает не то чтобы страх, но беспокойство, когда по телу ползут, надёжно фиксируя, ремни, а сверху кокон запечатывает пузырь-остекление. Без предупреждения и преамбулы «…совершает по маршруту…» жужжат винты, самолёт прямо с места стоянки набирает скорость, раскладывает крылья, капли на стекле струятся вдоль горизонта, и по тому,  что перестало потряхивать, можно понять, что колёса перестали касаться земли. До Хардланда – больше часа, есть время позвонить Иске, которая начинает с восклицания.

— Нет, ты всё таки решилась!

По построению фраз, сопровождаемых литургическим речитативом Торы можно догадаться, что Иска – коренная одесситка.

— Сбежала.

Не хочется в Бергене поминать Эрзону, которую покинула 36 часов назад в кузове грузовика с луком, через Эрзоно – Азоновую границу.

Иска  переходит к сути.

— Зачем ты в Бергене?

Прежде чем ответить на этот вопрос, Айрин быстро вспоминает её профиль пользователя: ключевые фразы, содержимое постов, круг друзей и интересов – судя по-всему Иске можно доверять.

— Попробую попасть на Тролль.

— Не, на полном серьёзе? Ты чо, с мозгами поссорилась? То есть после Сибирии тебе там будет спокойней, ты думаешь. Мой племянник из Блюлуны тоже так думал, теперь у него ноги холодные.

— Умер?!!

— Не. Шучу. Хотел поиметь цимес с владельцев, типа экологическая инспекция. За полмили у них выключилось всё электрическое. Совсем! Ещё говорят, там море людей засасывает. Но дело твоё. Как доберёшься до Ставангера, поцелуй от меня дорогушу Ви. Я за тебя пальцы крестиком, если выгорит – с меня лайк.

Иска отключилась.

Айрин  прислонилась лбом к холодному остеклению кабины, большому круглому пузырю. Высота небольшая, можно рассмотреть каждое дерево, крыши домов, озёра с пятнышками жёлтых листьев берёз, серые скалы, ярко зелёные, стриженные «под машинку» поляны, снова озёра, настолько прозрачные, что виден каждый камень. Проплывающий рекурсивный пейзаж погружает в медитативное состояние… лоб несильно ударяется о стекло – кабину тряхнуло от движения элеронов, и вслед за тем голос Ви: «Ты там заснула? Покажу тебе фьорды». Самолёт с ощутимым креном отклоняется от оптимального курса, и почти неслышный шум аэродинамически зализанных лопастей начинает походить на жужжание растревоженного улья. Горизонт опускается, весь угол обзора занимает небо – Ви тянет самолёт в облака. За ватной границей, которую преодолевает Пи-Пи-Ай, облако обращается в плотный туман, который нестерпимо ярко подсвечивает солнце, заставляя зажмуриться. В плотном молоке мелко подрагивают концы крыльев, влага на стекле собирается в капли, которые быстро сносит поток воздуха, потом «пятая точка» сообщает пассажирке, как резко опустился нос – Пи-Пи-Ай переходит в пикирование. Через секунды облако остаётся позади, будто резко отдёрнули занавес перед величественным Хардангер-фьордом, и Айрин не может сдержать возглас удивления – слева и справа почти вертикально встают каменные стены, на которых каким-то чудом держатся кустарники, сосны и кедры. Гигантскую картину почти без искажений, только в перевёрнутом виде воспроизводит абсолютно гладкое зеркало воды.

— Как?

— Удивила — замирает в изумлении Айрин.

Самолёт летит так низко, что киль гидроплана оставляет пунктирный пенный след на поверхности. Каменные стены расступаются – самолёт выходит в открытое море, вновь набирает высоту, так что волны становятся похожи на катящиеся по изумрудно-синему стеклу иголки.

Айрин поёт:

«Was wollen wir trinken, sieben Tage lang,

Was wollen wir trinken, so ein Durst!»

— Намёк поняла, скоро выпьем за твоё прибытие, подожди — смеётся Ви, — а Тролль сейчас прямо по курсу – 80 миль по прямой.

Несколько минут тишины.

Ви нарушает молчание.

— Ты не передумала?

— Нет. Когда уже встретимся?

— Терпение. Сначала покажу Фоллс.

Самолёт резко заваливается на крыло, так что теряет с десяток метров высоты и разворачивается к берегу.

На зеленовато-серых камнях, как эпидемия слизней, расплодились какие-то строения. Навигационная система вымаливает разрешение пояснить, что находится в поле зрения. После утвердительного ответа навигатор, захлёбываясь от обилия информации, вываливает: «Рекреационная зона Фоллс – этнографическая деревня, дающая приют страдальцам всего мира. Деревня располагается вдоль побережья Северного моря. В центре – Дом Всех Конфессий, символизирующий, как принято считать, духовную мудрость всего человечества».

Дом Всех Конфессий – массивный, вогнутый внутрь конус из бетона цвета водорослей, предназначенный для того, чтобы каждый переселенец в любое время мог отправить необходимый ритуал. За Домом Конфессий следует этнографическая улица.

— Прибывшие не должны чувствовать себя оторванными от родины, поэтому все жилища стилизованы в соответствии с национальными традициями. Прямо на воде покачиваются Лепо – убежища морских цыган, за ними, уже на берегу Вардо – кибитки цыган сухопутных, потом арабские Ариш из пальмовых листьев, гватемальские Бархарехе из соломы и глины, эквадорские Кабаньи из лозы, суданские Токуль из веток, Фале из листьев кокосовой пальмы, бедуинские Фелидж из овечьей шерсти, Барасти из финиковой пальмы и другие постройки из природных материалов.

Некоторые строения оказались разрушены – жестокий северный ветер разметал солому и пальмовые листья, дождь смыл  глину со стен, но роботы упрямо восстанавливали поверженные жилища, за их попытками удручённо следили несколько переселенцев самоанцев.

Приводнение в Хардланде. Гидроплан, как лебедь, мягко складывает крылья в тихой бухточке, рычаг-манипулятор подтягивает к пирсу. Остекление – наверх, ремни уползают восвояси.

— Что расселась, давай ко мне.

Тропинка направляет её к деревянному дому с огромными синевато-серыми окнами, выходящими на залив. Туманная тишь. Запах йодного влажного воздуха и прелого дерева тридцатилетней выдержки. Под такие ароматы любят жить улитки. Сверху декоративной каменной оградки стелются ветроустойчивые цветочки с неуклюжим названием петунии. Один из лепестков Айрин сорвала и сохранила в своей записной книжке, чтобы позже присовокупить к изысканному набору вещиц некоего мч, имени которого пока не знает.

— Могла бы и встретить — тихо ворчит Айрин.

— Я всё слышу!

Двухэтажный дом Семибояров-холл, тщательно скрывающий уровень дохода владельцев снаружи, внутри оказывается много больше, поскольку часть здания устроена в скалистом холме, покрытом мхом и и ещё какой-то травой, к которой подходит слово ягель. Сразу за дверью мраморные ступени ведут вниз, значительно увеличивая пространство вестибюля. Где же хозяйка?

Усиленный динамической системой голос Ви. Распоряжается:

— Поворачивай направо, в мастерскую.

Ругаясь на причуды художников, что поделать, и сама такая, Айрин входит в мрачную залу без окон, со стенами, обитыми серыми свинцовыми листами. Невозможно пропустить центральную инсталляцию – посреди мастерской стоит длинный прозекторский стол из оцинкованной стали, на который вывалена рыхлая полусгнившая туша гигантского кальмара.

Ви не только педантично воспроизвела текстуру полуразложившейся склизкой плоти, но и тошнотворный запах, идущий от кольчатых щупалец с присосками и раздувшегося брюха. Рядом, в керамической раковине, свалены использованные инструменты: блестящие ножи, пилы, буравчики, струбцины, зажимы, ножницы, расширители. Снизу через сливную решётку оцинкованное ведро собирает буро-коричневую жижу препарируемого существа.

Между тем под потолком с металлическим лязгом приходят в движение зубья шестерён, напоминающие старинный часовой механизм, вот только вращает он не стрелки, а накручивает на барабан толстую ржавую цепь. Конец цепи заканчивается крюком, всаженным в рыхлую плоть кальмара, и чудовище восстаёт с ложа. Похожий на удар щелчок останавливает вращение механизма, в ту же секунду распахивается веко, и в гостью вперяется мутно-синий с чёрным зрачком глаз.

— Хватит с меня этого.

 Айрин решительно идёт к двери, но одно из щупалец, как гигантский пожарный шланг, разматывается, обвивает толстую ручку-кольцо и захлопывает дверь.

— Так, так. И кто же нам сегодня попался? Кажется, маленькая мышка, — вокруг тут же зажужжали шмели-минидроны с камерами, — лучше расслабься, дорогая.

Она пытается бежать, но щупалец хватает за ногу, за вторую, подтягивает, поднимает к подслеповатой, бесформенной, извлечённой из глубин, сплющенной перепадом давления морде с тёмно-синим глазом и жёстким клювом. Опять лязгает часовой механизм, цепь с крюком утаскивает кальмара под потолок, и добыча отправляется вслед за ним вверх ногами, плотно обвитая щупальцами, туда, где жаркий свет софитов и объективы шмеле-камер. Щупальца деловито стягивают куртку и свитер, клюв перекусывает ремень и застёжки, молча сдирает леггинсы и трусы.

— Родж любит пошалить, — шепчет из стен Ви низким грудным голосом.

Щупальца с присосками чмокают, обсасывают тело, размазывая желе.

Вот это её друзья, художники… Самоуверенные эстеты-таланты, садисты, мазохисты, маргиналы, эгоисты во имя божественной трансцендентности и сына её, эпатажа. Под благообразными личинами прячут виртуозные навыки обращения с анальными расширителями, вагинальными нагнетателями, сосковыми электрошокерами, азотными асфиксерами – у каждого своя тема, не забыть бы посреди оргии нужные стоп-слова...

— А посмотрите на нашу гёрл-гайд. Фигурка – мини, —  воркует невидимая Ви.

В ответ доносится одобрительное сопение.

— А знаешь как развлекается наш кракен? Да, милая, тоже щупальца.

В неё тычком и с хлюпаньем входит нечто, по размерам превышающее все инородные предметы, которые до сих пор туда проникали. Микрофон усиливает, дублируя и реверберируя, грудной, невольный, вздох.

— Он уже внутри! Полюбим её все разом, нечестиво! — восторженно призывает Ви.

Под одобрительные возгласы невидимых ценителей искусства тварь пыхтит,  изливает семя, раздувая живот, как барабан. Камеры облетают добычу в поисках эффектного ракурса: пятка, изгиб шеи, жирно бликующие в софитах, стянутые щупальцами икры и бицепсы, раздувшийся живот. Кадрируют, панорамируют, меняют освещение. Тварь обносит, демонстрирует её как китайскую вазу на аукционе. Невидимые зрители затихают, ожидая главного трюка.

— Родж, служить!

По команде щупальца, до того крепко обвивающие  руки и ноги, размыкаются, уползают прочь. С густым звуком «уффф» ослепляют, все разом, вспышки – финальное фото обложки События, и в следующую секунду она отправляется в свободный полёт по направлению к полу – натянутой сетке, пружинящей под малым весом.

Истекая густой слизью, нагая, молится в луже, чтобы эта желтоватая, с зеленоватыми комочками масса не оказалась заразой, несущей кольпиты, вульвагиниты, дерматозы...

И распахивается дверь, и стучит каблуками Ви. Красивая. С иголочки. Высокая. Красногубая. Как училка.

Ви протягивает руку, сгребает в охапку. Господи, какая же она! Голова Айрин едва достаёт ей до груди, в которую она вдавливает, обнимая, лицо, потом предлагает:

— Поцелуемся?

Не дожидаясь ответа нагибается, целует в губы, смеётся, бесстыже перемазавши рот семенем твари.

— Давай ещё раз, с язычком.

— Можно мне уже одеться?

— Испугалась? Да во что же тебя одеть? Посмотри, грязнуля, ты испачкала абсолютно всё, когда развлекалась с Роджем, нехорошая деффчонка.

— Дай уже что-нибудь!

Ви осматривает её с ног до головы.

— Ах, боюсь твоего размера только спандекс и латекс.


Глава 2.

Ви испытывает чувство вины по отношению к подруге, которую встретила не лучшим образом. Айрин воспринимает случившееся индифферентно и предпочитает забыть о происшедшем как можно скорее, поскольку целиком поглощена более важными вещами. Айрин говорит, что оборудование, которое подготовила Ви, не годится для путешествия на платформу, поскольку в радиусе полумили автоматически отключаются все электронные приборы. Айрин просит совета у подруги Лили, которая находит неожиданное решение.

Распаренная, после ванной, в белом халате Айрин пытается сообразить, куда направиться из обширной парадной с пафосными, в стиле ар деко карнизами и стеновыми панелями. Белые пушистые тапочки Айрин на сером с разводами мраморе.

По левую руку – закрытая дверь в Вилину мастерскую, прямо – лестница на второй этаж, а с правой стороны из арочного прохода внимательно смотрит на неё коренастая рыжая собачка с короткими лапами и лукавой лисьей мордочкой. Айрин протягивает руку навстречу; собака взглядом будто спрашивает разрешения у кого-то в комнате: «можно подойти, познакомиться?».

В большой светлой кухне-гостиной Айрин находит Ви, неожиданно тихую и задумчивую. Она мелко нарезает рыбу в салатник. Спрашивает:

— Ты не обиделась?

— Было неожиданно. Но… нет.

— Почему?

Айрин отвернулась к окну – гигантской ожившей фреске. Изображение ровно пополам режет линия горизонта, в середине – яркий точечный глаз заходящего светила. Ветер гонит навстречу мутные волны, над горизонтом – чёрное дымное небо, изображение как будто перевёрнуто.

Как объяснить. Когда она близка к панике, на неё нападает оцепенение, так что и не случается никаких эмоций. Позже она попытается соотнести свой опыт с тем, что ощущали бы в сходной ситуации «нормальные» люди, но, как обычно, безуспешно, остаётся только недоумение.

Было и другое, важнее обиды, дружеских отношений, временных союзов, гендерных ролей, формального социального статуса, даже концепции гордости, наконец. Этот яростный глаз, всегда направленный в неё, за которым неумолимое жжение – делай то, для чего ты предназначена, иначе будет больно.

Но время для откровенности ещё не пришло, она подбирает нечто рациональное и деликатное.

— Некоторым людям мы позволяем больше, чем остальным… ты же делала это для меня, сколько возилась – силиконовая кожа, сервоприводы, мышцы, исполнительные механизмы, интеграция пэ-о. А может… помнишь библейского Иова, на него поспорили бог с дьяволом и лишили всего – дети умерли, имущество истлело, одолела проказа. Единственно для того, чтобы он малодушно проклял создателя. Это было испытание.

— Испытание…— как эхо повторяет Ви, продолжая нарезать кусочки прозрачной рыбы.

Айрин решает оставить тему головоногих моллюсков.

— По дороге сюда моя знакомая Иска рассказала, что я не смогу лететь туда на дроне – в радиусе полумили не работают электронные приборы, и её племянник-эколог лично в этом убедился.

— Как? — Ви опускает нож растерянно, — а я уже нашла подходящий... Что же делать?

Айрин перебирает в уме список возможных контактов.

— Во Франции у меня есть хорошая знакомая. Лиля, арфистка и математик. Может, она подскажет, — говорит Айрин, замечая в деталях декора встроенный проектор-ионизатор. — Можно воспользоваться девайсом?

Ви кивает, в комнате заметно темнеет – оконные стёкла перестают пропускать свет, вспыхивают излучатели, и через секунды гостиную заполняет интерьер Лилиной акустической лаборатории, стены в которой от пола до потолка, как шкура стегозавра, покрыты шипами-звукопоглощающими конусами. В центре – очень странный музыкальный инструмент, размерами с легковой автомобиль. Из деревянной деки, как из ракушки-наутилуса, выныривает Лилька, сверкая зубными скобками.

— Это у тебя что?

— Сама придумала – лазерно-акустическая арфа — смеётся Лилька.

— Покажешь?

Она грациозно выбирается из деки.

— Конечно, я тут настраивала тембр...

Потом стягивает с себя майку, оставаясь лишь в чёрных трусиках-танго и швыряет одежду. Айрин рефлексивно зажмуривается, но майка исчезает за пределами зоны видимости.

— Чтобы не фонило — поясняет Лиля.

Она встаёт на деку из светлого дерева, углублениями и завитками напоминающую человеческое ухо. По краям зажигаются лазеры, помещая её в клетку из зелёных лучей. Лиля резко взмахивает головой, так что волосы, собранные в конский хвост, быстро перебирают лучи, как струны арфы.

— Сейчас в бемолях, а если нажать…

Лиля осторожно надавливает пальцами ноги на деревянную выпуклость, и в ту же секунду строй револьверных барабанчиков-лазеров синхронно проворачивается, подавая исполнительнице нужную струну, выше на полтона, в бекаре.

— А для чего такие размеры?

— Масса даёт хроматический диапазон. Вот это скрипка.

Лиля дотронулась до крайней правой струны и получила высокий, насыщенный звук.

— А вот это «до» субконтроктавы.

Вилины колонки воспроизвели очень низкое гудение, будто пила терзала крупными зубьями струны гигантского контрабаса, или очумевшая РЛС выдала нечто трубное, идущее прямо из центра земли.

Ви машет: «Заглуши это!»

К общему удовольствию Лиля отпускает струну.

— Лучше я вам исполню…

И начинает Токкату ре минор, которая включает весь диапазон её инструмента, сбивая с толку легкомысленным нарядом исполнительницы и патетикой произведения, льющегося из широкого раструба деки. Лиля порхает между струнами и педалями, а в том месте где токатта переходит в фугу, неожиданно останавливается со словами:

— Вы слышали дребезжание?

Тут же по пояс ныряет в деку, яростно колотит пяткой внутри звуковой улитки. Потом, не вылезая из арфы, принимается выискивать нужный тон, перебирая струны.

— Ля? Ми-бмоль? Фа? Фа-дьез?

Наконец, остановившись на си второй октавы, Лиля повторяет снова и снова ноту, при этом глаза её затягиваются поволокой, рассеянный взгляд ищет что-то за пределами комнаты…

— Что у неё с лицом?

— Не припомню, чтобы звук доводил людей до такого состояния. Лилька, что с тобой?

Она на мгновение «возвращается».

— Ой, я не сказала, с нами Серж, настройщик, близкий друг, он тут, внутри деки…

Пояснив это, Лиля ложится на живот, прижавшись щекой к нелакированной, шелковистой древесине светлого клёна, при этом тело её, по пояс внутри деки, начинает ритмично покачиваться, повинуясь толчкам снизу. Полая дека арфы усиливает звук прерывистого дыхания.

— Похоже, этот настройщик владеет не только искусством вращения колков и регулировкой педальных механизмов…

С тихим стуком Ви опускает нож на стол, тихо подходит сзади, кладёт руку на живот Айрин.

— Я тебе не говорила…

Айрин чувствует, как начинают краснеть уши, будто это она сама предстала в состоянии крайней уязвимости, решившись на объяснение.

— Я вообще-то не думала о себе в таком качестве…

— У тебя это было с мужчиной? — прямо спрашивает Ви.

Поймёт ли она, что сейчас её идеалом был Таплоу из «The Browning Version» (1994), и «мужчины» такого типа ей в реале не попадались.

— Нет…

— У меня были, но всё это… не то.

Айрин опускает глаза. Снизу вверх на неё смотрят уже две собаки (откуда-то появилась вторая, той же породы) и, кажется, ободряюще улыбаются.

— А если мы…, ну… Как бы ты…? — спрашивает Айрин.

Ви разворачивает подругу, так что они оказываются лицом к лицу, тихо произносит:

— Я бы поцеловала тебя сюда, в шею — проводит тыльной стороной ладони по вороту халата — потом положила бы на край кровати, раздвинула колени и…— Ви медленно проводит языком по верхней губе — поверь, я знаю что делать, поэтому закончим не скоро.

В глазах Ви загораются плотоядные огоньки.

— Потом переверну на живот, положу одну руку тебе под грудь, пальцы второй запущу между ног, прижму руку своим бедром, чтобы толкать сильнее.

— Только помой руки, я не выношу запаха рыбы.

— Пойдём наверх.

Отчего, когда пониже живота у тебя случается нечто восхитительное, так и хочется прикрыть глаза, тем более если за колдовство берётся другая женщина, ведь никакой человек противоположного пола не знает твоё тело лучше, чем она. А ещё возбуждённая партнёрша прекрасно пахнет, и капельки тянутся на пальцах тонкими прозрачными ниточками…

… после экспириенса Айрин сидит в Вилиной постели, завернувшись в халат. Спальня в мансарде больше напоминает музей телесных наказаний – вдоль белых стен шкафы из чёрного дерева с жутковатыми девайсами для изощрённых удовольствий, до которых пока не дошла очередь. В углу – деревянный стол, который в другом контексте сошёл бы за верстак плотника; у противоположной стены – средневековый камин-жаровня...

Над кроватью, в раме из телячьих шкур, ростовой портрет Вадима Семибоярова в стиле Франса Хальса. Это – муж Вилии и важная шишка в узко-специфической области международных контейнерных перевозок. Во время экономической стагнации его стремительно растущее состояние вызывало завистливые слухи среди газовиков с побережья от Ставангера до Нарвика. Поговаривали, что способность Семибоярова сращивать жирные контракты на перевозки восходила к его виртуозной способности владеть змеиным кнутом, который доводил основных контрагентов до внекоитального исступления. К особым талантам относили и то, что его кнут, способный легко перебить хребет, и который он всегда носил с собой в кейсе рядом с деловыми бумагами, никогда  не спускал с партнёров по играм шкуру. Сейчас Семибояров благосклонно поглядывал с портрета на Ви, растянувшуюся в кровати. Проследив за взглядом магната, Айрин не может скрыть восхищения:

— Как это у тебя получается?

— Что?

— Твоя грудь сохраняет форму в любом положении безо всякой поддержки, а вот там, — показывает, — идеальный бутон Венеры. У некоторых в этом месте – как акула не доела…

— Хотела бы сказать, что такой и родилась, но... пластическая хирургия, фитнес – официальные требования Шоу.

— Шоу?

— Не хочу сейчас об этом, — хмурится Ви.

Айрин подбирается к подруге поближе, подражая наставнице скользит языком по внутренней поверхности бёдер, выше и выше, как вдруг Ви начинает хохотать.

— Ой, Иришка, прости. Увидела сейчас твою хорью мордочку и вспомнила эту активистку, как её там... Иди лучше сюда.

Ви обхватывает подругу подмышками, подтягивает ближе, целует в губы.

— У тебя есть девушка? — спрашивает Айрин.

— Сейчас нет.

— ???

Ви, соорудив из подушки подобие спинки, садится в кровати, используя раму портрета из шкуры в качестве подголовника. У неё, похоже, начисто отсутствует потребность надевать-накрывать-набрасывать что-то на тело без крайней необходимости.

— С Кирой мы вцепились одновременно в последний бокал мартини на вечеринке свингеров в Строд Исланде, так и познакомились. Залипательное местечко, — Ви мечтательно закатывает глаза, — дом арендовала музыкальная группа «Мусорные коты» – шмаль, бухло. Я тогда перепробовала всё – sex drugs and rock'n'roll, пока не поняла, что вставляет меня по-настоящему только такой… правильно организованный садизм. Мы сказали всем «Бай!», и Кира ушла вместе с нами. Первое время было карамельно – секс втроём, но постепенно я стала её напрягать…

— Дай угадаю. Кира оценила вневременную ценность логистического бизнеса, как следствие – положительное сальдо семейного бюджета, и попыталась отжать мистера «Я всё решу».

— Типа того. Я была огорчена, может поэтому завязалась с Шоу Бутаназибы, чтоб ему потонуть... А они остались в нашем доме – Вадим и Кира, но она быстро сдалась – муж порол её кнутом как козу ежедневно, и на десятый день она призналась, что никакая она не мазохистка и даже не лесбиянка, и всего-то хотела пристроить свою попу в тёплое место. Да, тут роскошно и уютно, даже убираться не надо, вот только присаживаться больно. Вадим приехал в Фоллс, (что редкость, он называет его помойкой), просил вернуться, говорил – скучает.

— Неудивительно, — подумала Айрин, обозревая Вилины активы, разложенные на белоснежной простыни.

— Расскажи о себе, — просит Ви, накручивая на палец прядь её волос.

— Я? Как и ты живу в своём доме, только одна. Изучаю ортодонтию, но ничто не радует, поскольку съедает старый как мир вопрос: «Что есть Истина?», и чем больше узнаю, тем грустнее. Я очень люблю свой дом, вот только стоит он не в подходящем месте, потому и приходит в упадок. Фруктовые деревья одичали, а бывший газон под окном даёт лишь сено…

— Маета… со мной тоже так было.

Ви хлопает подругу по коленке.

— Пойдём, нас там, кажется, заждались.

Девочки спускаются в кухню, чтобы закончить прерванный завтрак. В нетерпении повизгивают королевские корги – Фрида и Черри. Искрящаяся пикселями Лиля уже устроилась за столом.

— Я тут немного покомандовала вашим роботом…

Лиля отпускает бумажную салфетку и прежде чем та успевает коснуться поверхности стола, «Румба» достаёт из духовки филе курицы в сметане с черносливом. Ви немного растеряна – её печь, её холодильник, её персональный робот вот так быстро нашли общий язык с другой хозяйкой, но аппетитный запах быстро рассеивает начавший было ветвиться комплекс собственницы, и она достаёт бутылку сухого:

— Пино нуар 2039 года.

— О, какой древний!

Они быстро приканчивают Лилькину курицу с рисом и овощами. Ви заваривает кофе в гейзерной кофеварке – такой крепкий, что приходится добавлять молоко, потом спрашивает:

— А где Серж?

— Серж? — на секундочку морщит лоб, вспоминая, Лиля, — а, Серж! Он всё настроил и ушёл — изображает топающими по столу пальцами отбывающего настройщика.

 Ви наливает кофе, достаёт вишнёвый пирог с черникой.

— У тебя ко мне дело? — осведомляется Лиля.

За пирогом Айрин пересказывает Лиле историю о походе экологов на Тролль.

— Скажи, пожалуйста, а что у тебя за интерес? Как я понимаю, всё что есть на платформе – это упакованные в контейнеры серверы, силовая установка, да несколько техников – всё управление идёт с материка.

Айрин опасается выкладывать Лиле всё, что знает. В другой, официальной жизни она является хранительницей традиций, исполняет классические произведения на древнем эллинском инструменте, а потому сама в некотором роде является частью истеблишмента, несмотря на уикэндовые закидоны, позволяющие ей ненадолго отдохнуть от строгости брючного костюма и официоза концертного платья-туники.

— Я случайно узнала, что Тролль по какой-то причине оставили все сотрудники, которые занимались обслуживанием.

— То есть ты хочешь сказать, что там сейчас никого нет?

— Не знаю — честно призналась Айрин, хотя бы в этом не приходится обманывать или недоговаривать.

Лиля ненадолго задумывается.

— Учитывая радиус поражения электрооборудования… вам понадобится очень большой катер, трос, парашют. Если правильно рассчитать скорость и направление ветра, ты опустишься точно на платформу. И ещё. Принимая во внимание радиолокаторы, как ваш адвокат, рекомендую использовать костюм с радиорассеивающим покрытием.

Достаёт клавиатуру.

— Да, вполне реально, только буксир, учитывая скорость ветра, должен быть мощностью… — Лиля подставляет цифры, — итого... не меньше 1000 киловатт. И, разумеется, мы обсуждаем это исключительно теоретически.

— Ну конечно, — спешит заверить Айрин.

— Кажется, я знаю, у кого есть подходящий катер, — задумчиво говорит Ви.


Глава 3.

Ви знакомит Айрин с негром-альбиносом Бутаназибой, который просит Вилию снова участвовать в Шоу.

Фоллс встретил её сильным холодным ветром, всю враждебность которого Айрин может ощутить в прикиде портовой шлюхи, которым снабдила её Ви – фиолетовые сапоги-леггинсы на высоких каблуках и лисье манто такое короткое, что не прикрывает даже корму. Подруга тащит её по променад-пирсу, растянувшемуся вдоль побережья на три километра. Где-то внизу в темноте шумит море, до которого не достаёт свет тусклых фонарей. Возле матерчатой палатки, украшенной разноцветными флажками, терпеливо дожидаются очереди люди со смуглыми не северными лицами, в одинаковых пуховых куртках, среди которых выделяются несколько новеньких, надевших куртки поверх чего-то, напоминающего красные халаты, и в сандалиях на босу ногу. Зрачки синхронно движутся, сопровождая цель. Один из мужчин достаёт блокнот, старательно транскрибирует: «Вы очень красивая. Приглашаю вас на чашечку кофе».

— Чего они ждут?

— Бесплатная раздача наркоты, — перекрикивая шум ветра, говорит Ви, — пойло из бетеля и печеньки с коноплёй.

Айрин удивляется доброте устроителей.

— Без лёгких наркотиков Фоллс не продержался бы и дня – постоянные межэтнические конфликты, а так, погляди: дружба и взаимная симпатия.

Им бессмысленно улыбаются идущие навстречу персоны, принявшие внутрь Участия и Сердечной доброты. При других условиях они были готовы убить за обладание дизайнерскими кроссовками, брендовой одеждой, ювелиркой, чтобы произвести впечатление на местных красоток, но Великий психический уравнитель меняет нравы.

Наконец они влетают в белоснежную галерею, холодный тон её стен контрастирует с приветливым теплом, которое тут же пробирается под манто к закоченевшей спине. Айрин не успевает концентрировать внимание на картинах, поскольку едва поспевает за подругой, пересекающей знакомые залы широкими шагами. На ходу, пытаясь разглядеть хоть что-то, налетает на неё с разбегу, когда та неожиданно останавливается.

— Это моя постоянная экспозиция.

Центр занимает портрет-распятие в тенетах гигантского кальмара. В ответ на их неожиданное появление несколько посетителей оборачиваются.

— Хай, это я, там — кивает Айрин на изображение и пожилая пара норвежцев начинают сравнивать портрет с оригиналом.

Модель, несмотря на абсурдность и гротескность ситуации, явно позирует – напряжённые, выученные ноги тянут пальчики, поющие руки раскинуты, аррогантная осанка, вскинутая голова и немой вскрик глаза-в-глаза: «Что вы со мной сделали?».

После сеанса нарциссизма она идёт к другим картинам Ви, среди сюжетов – влажно-томные мальчики и девочки, целиком в отношениях; пасторальные сценки с милыми семейными развлечениями: связывание, наручники, порка кнутом. На одной из картин – обнажённая фигура женщины, позади – гигантские силуэты монструозных приматов, снизу прорастают костлявые руки умертвий – не уйти.

— Всё, пошли к ямайцам, там сегодня поёт мой друг, — тянет за рукав Ви.

Уже рядом с концертным баром незнакомый мужчина, кажется, целую вечность (несносный ветер) признаётся ей в сложных чувствах и сообщает, что написал песню, которую посвятил слезинке в уголке её карих (надо же, рассмотрел) глаз. В который раз Айрин удивляется способности некоторых связывать её с добродетелями, коих и в помине не было. Она быстро ставит пальцем дактилоподпись на постер с кальмаром, обещает послушать посвящённое ей сочинение и вслед за Ви спешит укрыться от непогоды в концертном «Блюзбаре» – небольшом, жарко натопленном помещении, выполненном в виде полости гигантского животного типа кашалота – от медиального позвоночного столба под потолком отходят рёберные кости, образуя подобие шатра. Вокруг небольшой сцены расставлены деревянные столики, опорами которых служат черепа каких-то зубастых млекопитающих – дельфинов или косаток.

На деревянной сцене поёт под гитару одреженный à la Боб Марли парень; рядом, в качестве бэк-вокалистки, отбивая такт ковбойским сапогом, подтягивает припев Ви:

«Bad boys,bad boys whatcha gonna do whatcha gonna do?

When they come for you?Bad boys bad boys whatcha gonna do?

Whatcha gonna do whatcha gonna do when they come for you?»

(Плохой парень, что ты будешь делать, когда шериф придёт за тобой?)

За столиками, покачиваясь, подпевают норвежцы. Айрин замирает у стены, опершись на китовое ребро.

После того, как стихли аплодисменты, предназначенные дуэту, на сцену с трудом взбирается груда тряпья, в которой можно угадать женскую фигуру, а когда она разворачивается к залу, то многие зрители начинают испытывать неловкость, заметив поразительное сходство лица исполнительницы с мордой гориллы – плоский нос, выпирающие скуловые кости, мощная челюсть. Её сценическое одеяние – сарафан из грубого хлопка.

— Хорошо, хорошо, вам тут весело. А знаете, что моя родина, Ямайка – промежуточная остановка невольничьего каравана из Африки. Наша музыка старше, чем блюз. Можно отнять нашу одежду, язык, культуру, но нашего звучания вы не отнимете. Вот так вот, — грозит норвежцам чёрным пальцем старуха, втыкает в усилок свой древний «Фендер мустанг» и затягивает «Watching you».

Ви предлагает Айрин занять место за столиком и послушать исполнительницу. По сравнению с гитарой «Боба Марли» её инструмент выдаёт такой чистый звук, будто с динамика сняли одеяло.

— Они следят за тобой и за мной и, кажется, знаю, зачем — надрывно выводит старуха.

После заключительных аккордов «Боб Марли» помогает ей спуститься с площадки, и куча тряпья пробирается к Ви, которая приглашает присоединиться к ним и представляет:

— Это моя подруга, Айрин. А это – Номуса, она шаман и исполнительница кантри-блюза.

— Простите, но шаманами, кажется, были мужчины.

Номуса вперяется в девчонку долгим, немигающим взглядом, и Айрин ощущает себя как Джейн под взглядом Кинг-Конга.

— В день летнего солнцестояния в Берген доставляют иссушенный орган великого Чаки. Жрец-колдун вставляет эту срань в мою вагину, и я обхожу по кругу Обиталище духов. Если он выпадет и коснётся земли, за это полагается…— Номуса проводит столовым ножом себе по горлу, — так я доказываю своё право называться шаманом, девочка.

— Каждый из нас несёт свою ношу, — разводит руками Айрин, — а что вы имели в виду, исполнив песню почившего Корри Хэрриса?

— Братья заперты в этом чёртовом Фоллсе. Раньше любой, кто натворил что-то на родине, мог начать с чистого лица, уехав в другую страну. Теперь любое прегрешение – неуплаченные деньги в Конго, штраф за парковку в Камеруне, последствия кровной мести найдут тебя, где бы ты не находился. Повсюду расставлены мышеловки, выход из которых – к мозгоправам.

— ?

Ви поясняет:

— Многие тюрьмы упразднены. Теперь лица, совершившие правонарушения, подвергаются общественному воздействию.

Айрин опасливо оглядывается по сторонам – если тебе удалось вырваться из Эрзоны, ещё не стоит благодушествовать.

Тем временем «Боб Марли» затягивает:

— Старые пираты похитили меня,

Продали со-товарищи за дальние моря.

Растоптаны святыни, и нам не уцелеть,

Осталось о свободе в последний раз мне спеть.

— И это о нашей судьбе, — вздыхает Номуса. — Чтобы поработить наш народ, демоны придумали христианство. «Плодитесь и размножайтесь!» – кричали они, нам надо больше рабов, солдат и проституток. А когда Мать Земля не могла прокормить всех, в людей вселился дьявол, они стали мучить и убивать друг друга.

Рассказ Номусы прервал субъект, неожиданно выросший перед столиком – гигантский негр-альбинос с почти белой веснушчатой кожей и короткими рыжими волосами, одетый в нечто, напоминающее полосатый халат, поверх которого было накинуто меховое пальто. Номуса что-то прошипела и испарилась. Ви представила его как мистера Бутаназибу, брата Номусы.

— Они не ладят, — успевает шепнуть Ви.

— Вот зачем вы с ней вошкаетесь?! — вопрошает Бутаназиба. — Знаете что она недавно учудила? Разрыла могилу, чтобы собрать трупного яду. История просочилась к Мудрейшим, потому что копала она на кладбище, прямо под видеокамерой, идиотка. Если бы не я…

— Обойдётся, — говорит Ви — ты у Мудрейших в любимчиках, знаешь, что им нужно...

— Знаю. И это касается тебя. Что ты решила с Шоу?

— Мне нужен твой катер — ответила Ви просьбой на вопрос.

— Вилечка, для тебя всё, что угодно, но что по поводу твоего участия?

— Ублюдок.

— Если бы не моё воспитание… впрочем, можешь называть меня как угодно. А почему бы тебе не одолжить туристический, у них, кажется, не сезон?

Ви отделывается молчанием.

— Ага. Дела, о которых никто не должен знать, — подмигивает Бутаназиба.

Катер Бутаназибы отличается от прочих тем, что имеет двойника, тень – в открытом море небольшая лодка с навигационным оборудованием отделяется от катера и двигается произвольным курсом, так что невозможно отследить, куда на самом деле отправляется Бутаназиба.

— А эта крошка, — Бутаназиба смотрит на спутницу Ви сквозь стёкла интерактивных очков — фрау Айрин из Эрзоны имеет к твоим планам отношение?

Непонятно, какую инфу выдали ему очки, но он подтверждает.

— Вижу, имеет. Только чтобы обделывать такие дела, нужно иметь Абсолютную защиту.

Бутаназиба, до того сидевший в полоборота, обратился в поперечную проекцию.

— А знаешь, какую вакцину используют для вправления мозгов? Яд гремучей змеи в терапевтических концентрациях, который дезактивирует ацетилхолинэстеразу, вызывая спазмы и судороги.

Бутаназиба был редкостным обладателем Абсолютной защиты и не преминул бравировать этим. Может, купил, может, стучал – его данные содержались в особом списке исключений. Человек из этого списка мог нарушать законы.

— У Айрин от твоей рожи и ненужных подробностей уже лица нет. Так мы договорились? — спрашивает Ви.

— Нужен катер – бери. Как видишь, я не настаиваю, но без тебя Шоу не получится.

— Пёс с тобой, но это в последний раз.

— Вилечка, Мудрейшее будет очень радо, — осклабился Бутаназиба.

— Мать моя, что за улыбка, — подумала Айрин — у этого типа в комплекте к белым зрачкам и рыжим волосам шли ярко пигментированные псевдокровоточащие дёсны.


Глава 4.

Для заключения контрактов к Коммендаторе на остров Сардиния приезжает Порфироносец – правитель Эрзоны. Чтобы развлечь высокого гостя, Шлюхи-коммунистки приводят с собой странного человека – Ритора-клоуна. Однако у него свои планы и он увлекает Порфироносца смутными идеями.

Имение Коммендаторе на Сардинии – это много солнца, обширные зелёные холмы с небольшими миртовыми и цитрусовыми рощицами, аккуратно подстриженные кустарники, мощёные булыжником тисовые и кипарисовые аллеи, пение жаворонков и шелест моря в каменистых бухточках. Жилой дом окружён оливами. Обширная одноэтажная сложносочинённая вилла из шестидесяти комнат стремится походить на традиционное итальянское жилище, несмотря на запредельную стоимость проекта. Из парка открываются виды на бирюзовое Средиземное море, оттенки которого меняются в зависимости от времени суток.

— Коммендаторе, позвольте нам пригласить человека, который понравится вашему гостю. Это – Ритор-клоун, он развлекает всех короткими рассказами. Вдали от своих берегов ему будет приятно увидеть знакомое лицо, — настаивают Шлюхи-коммунистки.

— Вы говорите Ритор-клоун?

— Вроде стендапа.

Коммендаторе оборотился к высокому гостю, который откинулся на подушки – тот кивнул.

— Пусть попробует, — милостиво разрешает Коммендаторе.

Ритор выходит к бассейну, мельком бросает взгляд на Коммендаторе, брезгливо косится на скучающую публику, устанавливает зрительный контакт с Порфироносцем и начинает декламировать. Он здесь для него, ради него, другого шанса не будет, нужно овладеть его вниманием с первых тактов.

Порфироносец же брезгливо осматривает соотечественника: в чёрном кургузом пиджачишке, рукава короче, чем следует. Одет, словно на похороны. Нестриженная борода цвета мясной подливы будто насквозь прокурена, торчит клочьями, пот обильно течёт по лбу, но Ритор не решается снять пиджак. Наверное, стесняется несвежей рубахи – догадывается Порфироносец. Он испытывает неловкость за своего подданного. Ритор декламирует.

— Солдат Эрзоны… Лежит в истлевшей порванной шинельке с проломленным черепом, а вокруг него гогочет тысячеликий и сытый, пресыщенный Запад со своими Макдональдсами, медициной, правами человека, прекрасными дорогами, культурными центрами, системой образования. Это изобилие – путь Сатаны, не наш путь. У жителя Эрзоны другая закваска, другая особая стать. Главная наука для него – педагогика внимательного созерцания трупа, это – важнейшая школа воспитания нашего человека. Чем кровавей, тем слаще. Глаза Мёртвого солдата раскрываются, и вдруг нас озаряет чистый луч небесной радости. Плоть рвется, из нее поднимается солнце души, и тут же всё переворачивается: падение становится взлетом, боль – наслаждением, расчленение – воссоединением, смерть – воскресением, подлое преступление – подвигом. Тленное тело уступает место телу славы. Наши заряды алчут Сердца Европы.

Ритор простирает руку по направлению к бухте, где стоит на рейде крейсер Порфироносца.

Люди с недоумением смотрят на декламатора. Невозможно понять: чего он хочет. Кто ему угрожает? От чего предостерегает этот поехавший на шовинизме чудак? Или это такой своеобразный юмор. Тогда в каком месте нужно смеяться над этим непонятным эрзоновым стендапом?

Коммендаторе недовольно морщится, будто раскусил перечную горошину. Как выпроводить этого назойливого сумасброда, который как-то неправильно развлекает гостей. Он глядит на своего гостя. Рука Коммендаторе, занесённая в жесте «прекратить» вдруг останавливается, когда он замечает выражение лица Порфироносца – тот сидит исполненный неземного наслаждения, из ротового отверстия на подбородок стекает капля слюны, которую он даже не замечает.

Коммендаторе досадливо кривит губы, отказываясь от намерения выпроводить зануду, который так некстати пришёлся ко двору высокому гостю – на кону подписание контрактов, поэтому он продолжает со скучающим видом слушать высокопарные интенции, обращённые к его новому «другу».

Порфироносец же чувствует, как вечно клубившаяся  в нём ненависть обретает формы. Его разум сгущается, и всклокоченная желтовато-серая борода Ритора не выглядит теперь такой уж кошмарной. Перед самым появлением оратора Порфироносец принял из рук Коммендаторе синюю таблетку экстази, которая должна была наполнить его химической любовью ко всему, что только попадёт в поле зрения, и случилось так, что в эту самую минуту на его сетчатке отпечатался странный человек, с которым вдруг связался комплекс эмоций в виде эйфории на грани восторга, счастья и спокойствия. Коммендаторе недовольно ёрзает в кресле – кажется сегодня неудачный день. Наркотик раскрылся как цветок, но вся химическая эмпатия Порфироносца излилась на это чучело с вымороченными теориями.

Ритору подали знак, что время вышло, и он покорно удалился. А Порфироносец, наскоро отделавшись дежурными фразами от Коммендаторе, бросился на поиски. Вкус, цвет, обоняние необычайно химически обострились – он спешил на запах несвежего белья и дешевого одеколона, а обнаружив знакомую фигуру в позе мыслителя на садовой скамейке, тут же уединился с дорогим Ритором и задавал вопросы, обсасывал новые для себя слова, выражения, которые заполняли пустоты его сознания. Под замогильный шепоток Порфироносец блаженно задремал, откинувшись в шезлонге.

Когда первый луч мягкого сардинского солнца вызолотил плешь, он проснулся там же, где оставил его Ритор. Внизу в парке щёлкали ножницы садовника, свежесрезанные миртовые ветви насыщали воздух смолистыми ароматами. За работой садовника внимательно наблюдала собака бродячего вида. Когда он подошёл ближе и заметил псину, та неожиданно вскочила и цапнула, даже не цапнула, а ударила зубами быстро, как гадюка, и бросилась наутёк.

Женщина в сером ветхозаветном платье спрашивала у прачки, развешивающей постельное бельё:

— Ты не видела здесь собаку шелудиво-серую? Кто-то привёл с собой. Говорят, с её морды капала слюна, возможно, бешеная.

 — Мадрэ–миа, не дай Бог укусит кого-то из гостей…


Глава 5.

Шоу – садистские драки, которые проходят за пределами акватории Бергена на круизном лайнере Цицерон. Главное действующее лицо – Вилия, все свойства её тела многократно усилены технологиями инженеров биологической лаборатории института Хокинса. Однако в этот раз всё пошло не по плану, поскольку бойцы или «клиенты исправительной системы» сумели вырваться и устроить игру по своим правилам. Благодаря неожиданному вмешательству Аспиранта Олсона Вилии удалось одержать победу, но она понимает, что риск становится слишком велик.

Сто джентльменов – каждый упрям,

Триппер с культурой снесли дикарям.

Кто виноват? Кто был агрессор?

Поп? Генерал? Голодный профессор?*

Бутаназиба руководил своими Шоу из режиссёрской круизного лайнера Цицерон. На стены-экраны стекались трансляции со всех камер, расположенных на лайнере. Однако, чем больше Шоу проводил Бутаназиба, тем больше его увлекало изображение с камеры 1102 на двадцатиметровой глубине – четвёртый азипод с серебристым гребным винтом, гладким, как стекло, гидродинамически зализанным и оптимизированным для достижения максимального реактивного эффекта. Винт неожиданно пришёл в движение, постепенно набирая обороты. Бутаназиба подождал, пока за ступицей появится эффектная воронка из пузырьков воздуха, и переключился на камеру с беспилотника-альбатроса, зорко выглядывающего в штормовом море лодки и катера, которые из-за малого размера не попадали в поле зрения радара.

Ветер распылял гребни волн в клубящийся белый туман, несущийся над поверхностью навстречу кораблю. Цицерон выдавал 22 узла по бурному морю, но внутри всем казалось, что судно пришвартовано в тишайшей гавани – устойчивость обеспечивала масса судна, пятьдесят тысяч тонн коробчатой стали плюс четыре динамических киля ниже ватерлинии, как плавники огромного кита, спасали от продольной и поперечной качки, чтобы персоналу было меньше возни с последствиями морской болезни.

Скоро будет пересечена граница – тридцатимильная акватория Бергена, тогда и разразится Шоу. Ближе от берега проводить такие игрища строго запрещал закон.

Внутри корабля на променад-аллее и четырнадцати внутренних палубах разогревают себя алкоголем и танцовщицами гоу-гоу девять тысяч «гостей», по большей части подонки из Фоллса, которые сплёвывают красную жвачку бетеля на стены или закидываются амфетаминами. Новоприбывшие болтаются по палубам раскрыв рты – громадные пространства напоминают внутренности гигантских пассажирских вагонов, причудливо перекрученные, с автоматическими дверями и эскалаторами, безвкусными (как заведено в дешёвых общественных помещениях) панно на стенах, с мебелью из санитарного пластика. Из-под пола доносится гудение вентиляции и дробь судовых механизмов.

Ещё не начался экшен, а корабельный карцер уже наполовину полон – приставания, публичная дефекация, драки, кражи. Бутаназиба предвидит, что к кульминации Шоу в одиночные клетки придётся набивать по 5–6 особей. Уже было несколько попыток поджога имущества, и одной женщине подпалили волосы. Самое страшное на корабле – пожар. Кругом вода и сталь, но если начнёт гореть – не остановишь, по всему судну проложены километры проводки, в трюмах – резервуары с газом. Эвакуация такой публики в бушующее море – дело безнадёжное. Лучше сразу на дно, чтоб не мучаться. Бутаназиба ёжится – пороховая бочка.

— Герр Бутаназиба, пускать на палубы веселящий газ? — спрашивает стюард.

— Давайте.

Химический «разогрев» публики… Для чего он здесь? Вёл бы семейный бизнес в Нигерии, успешно управляя одним из цементных заводов дяди Дагонте, так не отпускают, Мудрейшествам нужен управитель для Шоу.

В открытом море гостей ненадолго отпускает Страх, разъедающий и беспощадный ко всякому – от тех, кто находится на вершине пищевой цепочки, Мудрейших, до безродных обитателей Фоллса. Несколько городов были сметены атомными зарядами неуловимой террористической организации, и какова следующая цель – неизвестно. Сами бомбы вели своё происхождение из Эрзоны, терзаемой периодами безудержной анархии и жесточайшей тирании, а вот дальше их путь терялся. Мудрейшие обвиняли в организации террористических атак неуловимое «Арийское Братство».

— Бутаназиба!!! — негр–альбинос вздрогнул от резкого голоса, — попроси её, ну ты понял, ко мне, — потребовало Мудрейшее.

Бутаназиба переключился на камеру в спортбаре. Вот она, фрау Айрин, сидит себе тихо с бокалом какой-то зелёной хрени, к которой, похоже, не притронулась, рядом с компанией немецких туристов разогретых пивом. Старается не обращать внимания на прилетающие толчки от локтя активно жестикулирующего соседа.

Прямо на столе под коктейлем материализуется лицо Бутаназибы.

— Фрау Айрин, Мудрейшее приглашает вас в свою компанию. Это большая честь. Напиток можете оставить здесь, вам подадут всё, что пожелаете. Ложа номер 8.

Медиабар в плане напоминает подкову. По краям располагаются вырезы – каплевидные ложи со столиками на 10 человек. В центре подковы пол под углом уходит вниз, чтобы желающие размять ноги не загораживали сидящим за столиками вид на ринг, который располагается за панорамным остеклением. Справа, слева и посередине ринг окружают 14 ярусов, на которых стоя могут расположиться девять тысяч зрителей, укрытых от непогоды стеклянным куполом.

Чтобы попасть в ложу Мудрейшества, нужно пересечь спортбар по наклонному полу, и Айрин  не совсем уверена, что сможет сделать это, поскольку получила от Ви туфли на экстремально высоких шпильках в дополнение к короткой юбке, блузке и кардигану. На такой случай ложи соединяются между собой наружным коридором, и через минуту она входит в дверь под номером восемь.

Мудрейшество – крепкая тётка лет пятидесяти, быстро окидывает Айрин взглядом, сдержанно хвалит дебют в качестве участницы кальмар-перформанса и предлагает расположиться рядом. Её свиту за столиком составляют четыре Аспирантки: Консуэла, Летисия, Валеска, Талита и дальше всех особняком швед Саймон Олсон.

После паузы, вызванной появлением Айрин, разговор возобновляется:

— Я не понимаю, — кипятится Консуэла, мулатка с вытянутым лицом, искусственными губами и бровями, — целый факультет в институте Хокинса работает над тем, что какая-то пи здесь публично опускает самцов. Вот объясни, что все они в этом находят, девять тысяч уе_анов, это не считая трансляции в прямом эфире. Если мне прокачать мозжечок, искусственно повысить тонус мышц, да любая из нас сможет так же.

— Может, дело в артистизме, природном обаянии, эманациях, а твоим лицом только зельц кушать, — парирует Талита.

Мудрейшее не принимает участия в беседе, изучает меню, выбирая незнакомые  названия.

— Бутаназиба! Что такое «Чайки каннеллони»?

— Эскимосское блюдо, — отвечает Бутаназиба из режиссёрской — тюленя фаршируют тушками чаек, а потом на полгода закапывают в ледяной песок для ферментации.

— И что?

— Выкапывают, немного присаливают, и едят.

Мудрейшая выпячивает язык, изображая рвотный рефлекс и продолжает чтение.

Летисия всё время пытается вставить слово, но когда открывает рот, все уже переходят к другой теме. Олсон с удручённым видом старательно ловит взгляды Мудрейшества.

— Я слышала, она не чувствует боли, — продолжает разговор Валеска.

— Да кто тебе сказал, — возражает Талита — снижение чувствительности уменьшает способность управлять мышцами. Напротив, она чувствует всё острее нашего.

— Особенно там, — показывает вниз глазами Консуэлла, — вот откуда сплетни о её эскападах.

Завыла сирена – сигнал выхода за тридцати мильную зону, затем машинный голос на 234 наречиях принялся скликать гостей, разбредшихся по пароходу, чтобы занимали места на трибунах-ярусах. Бывалые гости объясняют правила новоприбывшим.

— И на ринге появляется ... — делает паузу ринг-анонсер, — Виллиииия Патиииии-нада!

Атлетична, но не брутальна, настроена, как инструмент. Её тело облачено в облегающий чёрный костюм с высокими вырезами на бёдрах, делающий и без того длинные ноги бесконечными, в чёрных сапожках à la Мисс Марвел. Ткань бликует, отражая лучи прожекторов. Айрин готова поспорить, что в публичном месте и в этом облачении она выглядит более обнажённой, чем тогда, у себя дома в постели.

Сегодня это модифицированная и прокачанная Ви, её усиленные мышечные реакции формализованы в простые алгоритмы, доведены до автоматизма и прописаны в вентральном таламусе.

Фанаты, зажатые на трибунах–ярусах, не имея возможности по–иному выразить свои эмоции, начинают синхронно подпрыгивать, вызывая круги на поверхности напитков в бокалах посетителей бара, распевают нечто кросскультурное: «Уууууу!   Уэ–уэ. Уэ–уэ. Уууу! Уууу!».

— Ах, сколько тестостерона, хотелось бы мне стать такой же вожделенной, как она, — мечтательно закатывает глаза Талита, окидывая взглядом четырнадцать этажей бесноватых аспидных самцов.

Тот, кто видел зрелище хоть раз, становится одержимым и впадает в зависимость от Шоу, как от наркотика. А мозг требует, чтобы зрелище раз от разу становилось всё более зверским и изощрённым. Многие парни, особенно низкооплачиваемые без образования, работают на износ, чтобы купить абонемент на Шоу. Постоянные посетители считают Шоу чуть ли не священным. Складываются культы. И вот уже некоторые шаманы высказываются в том ключе, что главное действующее лицо – это не совсем человек, учитывая количество адептов и степень Ви–зависимости. Феномен определённо нуждается в глубоком осмыслении с точки зрения науки. Садизм, а особенно садизм, замешанный на сексе – важная теневая составляющая жизни человека, очень часто находит выход в самых неожиданных местах. Родственники пациентов, которых целиком поглотила зависимость, добиваются принудительного лечения в специализированных платных клиниках, где на протяжении тридцати дней интенсивной терапии удаётся немного ослабить основные симптомы абстиненции: сильнейшее нервное возбуждение в сочетании с болезненным половым влечением, плохим сном и аппетитом, судорогами, дрожью в коленях, повышенным слюноотделением.

Лечение включает интенсивную психологическую помощь (в группах и индивидуально), а также регулярные инъекции апоморфина в сочетании с этинилэстрадиолом и циталопрамом (перорально). Врачи сразу предупреждают о необходимости наблюдения за пациентом после окончания интенсивной терапии, а также о возможности рецидива. Некоторые эскулапы, впрочем, сразу отступают перед болезнью и говорят, что единственное действенное средство – тяжёлые наркотики, которые сводят весь комплекс наших повседневных зависимостей к чистым химическим взаимодействиям.

И вот вечер пятницы, ноги сами несут работяг мимо драгдилеров, толкающих дурь, мимо баров, где со знанием дела трут про хук справа и достоинства пивных сисек у мужчин, стадионов со спортивными матчами, зазывал–сутенёров, борделей и уютных домиков подружек, прямиком в порт, успеть на Цицерон, где дешевое бухлишко и дрины, а самое главное…

— Непревзойденная Вилия Патиии–нада!!! — грохочет из динамиков.

Баннер на пристани, где шикарная женщина в чём–то невероятно–облегающем верхом на громадной гаубице.

— Тут не только дикари, полно норгов.

— Генетически современный человек – тот же кроманьонец.

— Я бы не рискнула выйти на ринг, кто знает, что на уме у этих… представителей коренных народов.

За соседним столиком старушка направила слуховой аппарат на Аспиранток, и не спрашивая разрешения присоединиться к беседе, комментирует, сжимая артритные пальчики как когти: «Я всегда хожу на Шоу – сколько верёвочке не виться, эти животные когда-нибудь её покалечат».

Поверхность стола, подобно глади озера, покрывается концентрическими волнами, интерференционная картина сливается в динамический цветной барельеф, на котором Ви посреди беснующейся толпы, вполоборота, рука на поясе, с покровительственной улыбкой, в которой – осознание собственной тотальной уверенности и всепроникающей привлекательности. Камеру вновь, как магнитом, тянет к рельефным бёдрам, где, кажется, заключена энергия десятка женщин. Она делает несколько вольных движений, чтобы размяться – широко расставляет ноги и прогибается вперёд, демонстрируя зрителям в партере узкую полоску блестящей, плотно облегающей ткани между ног. Непрерывный гул фанатов проваливается в низкое: «Оооооо», будто выкрутили ручку усилителя на полную громкость.

Мудрейшая отбрасывает меню. Сейчас она – сама алчность, водит пальцем по Вилиной груди,  возвышающейся над плоскостью стола, её палец скользит по животу вниз, к выступающему, обтянутому блестящей чёрной кожей лобку, гладкой глянцевой коже на ляжках, какой, наверное, не бывает ни у кого, кроме дельфинов.

С одной стороны ринга установлена клетка с бойцами–заключёнными, или, как предпочитают называть их Мудрейшие – клиентами исправительной системы.

Это самые отъявленные негодяи, каких боятся отпускать на волю даже Мудрейшие – убийцы, садисты и насильники, сбежавшие из Эрзоны. Условия содержания настолько строги, что они находятся под круглосуточным наблюдением роботов, и при любом инциденте: попытке сношаться с себе подобными или самоудовлетворении следует неизбежный удар током. Если заключенному снятся «влажные» сны, то энцефалограф фиксирует нежелательную мозговую активность, раздаётся пронзительный вой сирены, замки с дистанционным управлением открываются и каторжанин падает прямо в ванну с холодной водой, установленной под кроватью. Проявление любого физического насилия в тюрьме – запрещено, ничего удивительного, что эти человекоподобные очень напряжены. Чтобы давить «нежелательные» мысли, весь день тягают железо: поднимают на бицепсы гантели, жмут от груди штангу.

— Эй! Подстрахуй.

— Сейчас, Иван. Давай, жми!

Коля считает: «Один. Дваа. Трии, Четы-ре…». Иван жмёт, будто высирает: «Ииийяяя  Иииийяяя Ииийяяяя. Фсё! Не магу. Сымай…»

— Давай, давай Ваня, ты сможешь!

— Жми! Оно изнасиловало твою сестру! Оно насрало в твои тапки!! — подбадривают сокамерника.

Ваня давит на гриф, глаза как пасхальные яйца: «Ииийяяя!»

Между заключёнными обитает доктор Кнопп, представитель администрации, хотя до конца не ясно, на чьей же он стороне, не исключено, что сам доктор не сможет ответить. Доктор – тщедушный старичок в плаще и с небритыми щеками, почти не выходит за пределы тюрьмы, даже спит в пропахшей потом качалке, свернувшись калачом на деревянном ящике для использованных полотенец. Многие врачи имеют профессиональное стремление к чистоте, продлевая привычки в свой быт. Не таков доктор Кнопп, он месяцами ходит, не снимая верхнюю одежду, и спит, не раздеваясь. Поговаривают, что доктор нарочно разводит нестерпимую вонь, чтобы свести к минимуму контакты с администрацией, в частности, с начальницей тюрьмы фрау Кристиной Лампрехт, знатоком французских шляпок и туалетов, которая любит повторять: «Хорошо сбалансированный механизм функционирует без посторонней помощи. Не надо мешать доктору». Действительно, несмотря на свою тщедущность и вид обсоса, доктор обладает демонической властью над заключёнными.

У доктора Кноппа, как он сам говорит: «freie Hand haben» – полностью развязаны руки. Секрет этой власти над мутными умами Колодников – в умелой манипуляции системами символов. Основа его личной доктрины – культ Пана, древнегреческого бога леса, с именем которого этимологически связано словосочетание «панический ужас».

— Вот вы спрашиваете, в чём секрет власти Пана над простыми смертными, — просвещает доктор наивных первоходов, заглянувших в качалку, — в его инструменте – гигантском орудии плодородия! Ни один человек не может устоять перед властью Пана, а для таких мудаков как вы, приобщиться к власти Пана – значит обрести власть над кисками, над самыми лучшими из них! Если будете слушаться своего доктора, разумеется, — посмеивается Кнопп.

Для администрации у доктора есть более изощрённое толкование своей практики.

— Мой метод основан на попеременной стимуляции затылочных областей мозга навязчивой мыслью. Что дороже всего заключённому, за что он готов убить сокамерника? Правильно, за своего лучшего друга – личного пениса. Я добиваюсь возведения естественного биологического поведения в статус культа. Таким образом проводится замещение – неудержимое стремление вырваться на свободу, я трансформирую в Заботу о лучшем друге – пенисе, в регулярные процедуры: вакуумирование, перевязки, насыщение кислородом, новые операции, заживление, тревога по поводу операции, внимательное сравнение размера своего органа с органом сокамерника, понятие греха как нарушения режима содержания с вытекающими последствиями…

Доктор придаёт всякому просвещённому сходство с богом Паном путём многочисленных хирургических вмешательств практически в качестве благотворительного жеста – он берёт деньги только за комплект антибиотиков, шовный материал и одноразовые скальпели. При недостатке ресурсов доктор проводил бы свои операции ножиком для чистки яблок из чистого человеколюбия.

Хельга ван дер Кох из отдела психологической помощи заключённым (ОППЗ), хотя и признаёт практическую пользу от деятельности доктора, говорит, что его теории имеют химическую природу, а именно: навеяны густыми испарениями феромонов и белков в спортивном зале.

— Нужно следить за этим доктором, он из тех, кто из хирургии сделает сексуальную оргию.

Развивать эту химическую теорию она, однако, не берётся.

Между тем на Цицероне:

— Танец! Танец! — скандируют зрители. Это обязательное условие Шоу – танец перед клеткой с угрюмыми колодниками. Гаснут все лампы, кроме одного мощного прожектора, вертикального столпа света от потолка до круглого трёхметрового танцпола. Её движения – акробатическая пантомима секса. Музыка лупит по барабанным перепонкам зрителей в ритме пароксизмальной тахикардии. Ви натянута как струна и, одновременно, невероятно пластична – ходит и живёт сексом.  Магия её движений вытесняет все «человеческое» далеко за периферию, особи мужского, да и женского пола забывают обо всём, внимание на её грудь и выразительный низ живота, плотно упакованный в блестящий костюм из материала Гирофлекс ®, струящийся, как хорошо охлаждённая карамель, наследующий известному материалу Ричарда Палмера из BAE Systems под рабочим названием «пулестойкий крем», имеющий свойства неньютоновских жидкостей или зыбучих песков, производимый из размягчённых гудронов северо-восточной техасской нефти и обладающий заметной природной аномалией течения центрированных латексов. Совершенствование материала происходило в направлении создания клатратов – комплексных соединений, в которых модифицирующие молекулы ветвящегося Q-фермента вискозы образуют циклические a-связи в амилопектине. По факту механические свойства Гирофлекса ® таковы, что он мгновенно рассеивает энергию удара пули, ножа или иного предмета по всей плоскости материи, образуя мгновенные жёсткие структуры, а после прекращения ударного воздействия становится вновь сверхэластичным. С развитием биомеханики и биогидродинамики свойства материла стали реалогически изменяться под воздействием слабых электрических токов человеческих мышц, образуя как бы вторую «умную» кожу.

Материал поляризуется за счёт ориентации миллиардов мельчайших чешуек, плавно меняя свою прозрачность в диапазоне от стекла до зеркального блеска. Примерив на себя изделие из чрезвычайно дорогого Гирофлекса ®, испытуемый не может заставить себя его снять – настолько ласково он струится по коже, создавая ощущение комфорта, защищённости и идеальности. Соски под материалом набухают, как бы требуя – укуси меня. Если смертный хоть раз проведёт рукой по его шелковистой поверхности, магнетическое ощущение от этого тактильного контакта остаётся в его банке памяти навсегда, создавая экстатическое переживание на грани неги и восторга – мягкости латекса и гладкости полированной стали.

Тесные джинсы колодников набухают, сжимаются привыкшие таскать железо кулаки, угрюмые взгляды – женщина не их уровня, удача всегда выбирает кого-то другого.

Ви обращена лицом в зал, колодникам остаётся созерцать попу, прикрытую узким треугольником-танго, что в общем-то, не мало. Хорошая такая попа, крепкая, не перекачанная и не рыхлая. Пышные распущенные волосы уложены, сами складываются в причёску после резких взмахов головой. Слишком хороша – ярче, реальнее, много лучше, чем в самых смелых фантазиях колодников: глянцевая ткань облегающего костюма, причёска на тоннах лака и геля, блестящие камешки на мочках ушей и в проборе волос. Губы ярко накрашены – чёрно-красный тон с глянцевым блеском, выделены глаза.

Непрерывно перемещаясь она занимает весь танцпол, трёхметровый танцпол в вертикальном столпе света. Её танец – очень темперированная и энергичная разновидность мамбо, с интенсивными движениями бёдер и попы, тело непостижимым образом трансформируется, вызывая в зрителях чувства более насыщенные и интимные, чем реальный секс. В свете ярких софитов, летая мимо воли, она не видит, для кого танцует, только, доносятся из партера вздохи после энергичных па, или, прогибаясь, чувствует сзади горячее дыхание Колодников.

Колодники сжимают кулаки. До клетки долетают только низкие частоты – ухающие барабаны и грохот каблуков, она, как машина, чётко фиксирует удары о танцпол.

— Ааааааа!!!

Один из колодников, Карачай, до предела взвинченный зрелищем, вскакивает и таранит с разбегу бронестекло двери как снаряд и выносит ударом своей стокилограммовый туши пуленепробиваемое стекло – мышечная масса, помноженная на энергию либидо-мортидо вступает во взаимодействие с многослойным триплексом, способным выдержать пулемётную очередь, стекло вылетает из стальной рамы вместе с Карачаеем, который корчится тепрь от боли, держась за плечо – сила действия равна противодействию, и когда включается свет, колодники выходят на ринг единой мрачной шайкой.

— Мы будем играть по своим правилам. Она достанется победителю! — ревёт лидер, Мастиф.

Мудрейшее пожимает плечами, Мудрейшее калькулирует. По какой-то причине старый Порфироносец считает рожи этих Колодников не то что отождествлением, а даже своим собственным лицом, посему следует проявлять осторожность. Формально Мудрейшие и Порфироносец враждуют, но между ними всегда был некий симбиоз, древняя история, начало которой не то чтобы коммунистическое, но социал-демократическое точно – с левацким душком. Ещё маячит садистский сюжетец до парханий в животе – посмотреть, как крошка Ви вывернется из этого замеса с Колодниками, если вообще вывернется, потирает ладони Мудрейшее под столом.

На ринге бойцы окружают Ви, глаза как берёзовые уголья. Тугая эрекция – до рези. Болезненно топорщатся гульфики тесных рабочих брюк, не давая ступить и шагу.

— Мы трахнем тебя, сука.

Доктор Кнопп кричит из партера: «Орудия наголо!».

По команде Кноппа головорезы стаскивают с себя футболки и джинсы. Их тела гипертрофированы – каждый из колодников тренировал только отдельные группы мышц, руководствуясь своими эстетическими представлениями, по этой причине здесь собраны очень странные существа с чрезвычайно развитыми торсами на тонких ногах. Или другие, стоящие на могучих ляжках с неразвитыми руками и шеями – у них начисто отсутствовали представления о пропорциях; тела их маркированы многочисленными шрамами от ножевых и огнестрельных ран, покрыты татуировками с изображением религиозных зданий и портретами вождей.

Ниже пояса к ним было приделано вообще нечто невообразимое – гигантские половые органы, напоминающие немецкие колбасы, начинённые в прямую кишку свиньи, то есть достаточно увесистые и длинные, сколь и безобразные, покрытые многочисленными шрамами и грубыми следами стежков. С концов капали то ли выделения, то ли гной. Члены вздёрнуты и развёрнуты как магнитные стрелки, красные стрелки на тактической карте, указывающей направление главного удара.

Взгляд Ви долгий, откровенный, вызывающий. Хотя их лишённые пропорций, со следами ран и многочисленных повреждений тела нельзя назвать привлекательными, а шланги их несуразны, всё же они подобны неофитам некой религии физиологического страдания и жертвенности, вызывающие своим видом желание жертву принять, а потом откусить их сраные головы в санитарных целях.

Колодники окружают, осматривают с угрюмой похотью, обшаривают взглядами грудь, бёдра. Её облегающее боди целиком закрывает верх, включая воротник – стоечку, рукава и перчатки, зато на бёдрах высокие вырезы, выступающий лобок плотно обтягивает глянцевая ткань. Магический треугольник, вожделенный предмет запретных фантазий. Вид прикрытого сверху тела и открытых бёдер концентрирует всё внимание колодников на её анатомически–выразительной пи_де, вызывая ни с чем не сравнимую гормональную бурю. Взгляды ощупывают её роскошную грудь, которую нисколько не скрывает, а лишь больше подчёркивает блестящая, без единой складочки, материя Гирофлекса ®. Высокие сапожки из супероблегающей кожи оканчиваются по верхнему краю на бёдрах тончайшим кружевным рисунком.

—Бой один на один. Если выбывает – его место занимает следующий. Тот, кто победит, возьмёт тебя силой.

— Это мы ещё посмотрим.

Вперёд выталкивают первого начинающего Колодника. Ви почти жалко его – мышечно развит почти так же, как она, но не может концентрировать внимания ни на чём, кроме её груди, ничего не замечает вокруг – ни тысяч зрителей, ни направленных телекамер. Руки подняты в стойке, но почти открыт, ходит по рингу, как телёнок.

И ещё до того, как колдуны в партере успевают вонзить рыбные кости в куклы Вуду, резкий удар в челюсть элегантно и эффектно отправляет парнишку в полёт на канаты авиакомпаниями «Ви». Рефери отсчитывает до восьми, и его уносят с ринга.

Несколько зрителей затеяли потасовку – показывают друг другу как следует наносить удары. Роботы-манипуляторы купируют источник агрессии, утаскивая зачинщиков в карцер через отверстия в потолке.

Колодники выставляют второго бойца – этот имеет опыт уличных драк, по мере приближения его левая, согнутая в локте рука поднимается, прикрывая челюсть, вторая у подбородка готова к атаке.

Ви начинает ритмично покачивать бёдрами: раз-два-три-четыре-пять. Колодник, не в силах отвести взгляд от того, что, кажется, обещает скорое удовлетворение, впадает в транс, открывается. Шесть-семь-восемь. На девятом движении костюм из Гирофлекса® на секунду становится прозрачным, Колодник растерян, нога Ви стремительно вылетает вперёд и наносит удар в пах, так что неродившиеся дети заключённого отправляются в свободное плавание по мошонке.

Зрители вплоть до верхних ярусов с сочувствующим выдохом «У-у-у» невольно прикрывают руками уязвимую часть тела, не переставая следить за происходящим. Ви выбрасывает прямой удар правой, затем следует апперкот и завершает хук левой, три настолько быстрых удара, что звук от них сливается в один. Второй колодник отправляется отдохнуть на канвас.

Третий – Садист. Избивал случайных прохожих и снимал на видео, с этим придётся повозиться, существо весит 120 килограммов, относительно подвижный, крепкий орешек с чёрной, как лопата, бородой. Одолеть такого в прямом столкновении – не вариант. Ви проводит лоу-кики по ногам, непрерывно перемещаясь, раскачиваясь. Главное при бое с таким соперником – не попасть под удар. Здоровяк, как гора, следует за ней, выжидает, примеривается: «Я натяну тебя, шлюха!».

Уклоняться и контратаковать, двигаться и бить. В конце первого раунда, кажется что все удары, которые пришлись по бёдрам и в колени Здоровяка, не привели ни к чему. Зато она выблевала свой завтрак в подставленное ведро – пропустила несколько ударов по корпусу.

В качестве тренера у Ви – профессор Паттон, советует обрабатывать левую ногу противника, он кажется несокрушимым, но блефует. Паттон и несколько научных сотрудников из института Хокинса следят за поединком. Они изучают проблемы старения, регенерации и скрытых возможностей человека, но ручеёк финансирования так тонок, что деньги на исследования приходится добывать, подготавливая современных гладиаторов к Шоу. Учёные должны не вымереть, дождаться своего часа, как крокодилы в тине. Они не знают, когда прекратится безумие, издевательство над логикой и здравым смыслом, но будут ждать год за годом. Их время придёт.

Второй раунд. Многие уповают на силу, но главное – победа над страхом. Ви уклоняется от ударов, перемещается, выматывает гору, заставляя молотить воздух, не обращая внимания на прилетающие удары и крики зрителей: «Ты будешь драться, сука? Мы платим деньги». Уклоняться и бить, уклоняться и бить. Она не менее десяти раз попала по левой ноге соперника, когда после прямого пинка Здоровяк опустился на колени, как ему тогда показалось, просто на секунду перевести дух и тут же был наказан – получил два жёстких удара коленом по твёрдой, как дубовый пень, голове. Садист выпятил глаза, закрутил башкой, порываясь встать.

— Да когда же ты упадёшь, тварь, — закричала Ви и засадила локтем по черепу с такой силой, что капа выскочила изо рта и улетела к третьему ряду. Садист сроднился с канвасом.

Перерыв. Ринг–информер в недоумении, кто будет четвёртым бойцом.

— Сам Мастиф! — взрывается овациями зал.

Мастиф – гора мышц, занимает тюремную площадь по причине массовых изнасилований мужчин и женщин – 159 эпизодов.

Начало боя. Ви, как стрела, бросается под ноги мастифа, таранит плечом левую ногу и здоровяк падает. Не давая опомниться проводит серию ударов коленом по голове. Через несколько секунд сознание Мастифа плывёт, он мечтательно разглядывает софиты под потолком. Колодники, униженные повержением главаря, бросаются вперёд сразу все. Они сплетаются руками и, как стая гиен, наносят удары в жестком клинче. Ви отбивается локтями, но её быстро опрокидывают на канвас, не переставая избивать, четыре минуты жёсткой мясорубки. После каждого удара её брюшная мускулатура спазматически сокращается, приподнимая обтянутый латексом холмик с ложбинкой. Человек после такого не выживает, единственное спасение от озверевших самцов – высокотехнологичный костюм из Гирофлекса ®. Полупрозрачный чёрный пластик мгновенно твердеет и принимает на себя бо՛льшую силу ударов. Тогда Пенетратор перекрывает доступ воздуха, садясь мошонкой, похожей на коровье вымя, ей на лицо, сдавливает талию «медвежьим захватом» сцепленных рук…

… наконец тело под ними перестаёт выгибаться и подрагивать, но Садист так и продолжает методично обрабатывать кулаком живот, Пенетратор елозит мошонкой по лицу, сдавливая клешнями груди.

На всех ярусах тишина, только слышны хлёсткие удары Садиста.

Айрин бросается в операторскую к Бутаназибе, прорывается через робота, который жестом как бы закрывает проход, но электрошокером не грозит. Бутаназиба говорит, что всё зависит от Мудрейшества, если она прикажет – Бутаназиба всё сделает.

Тем временем.

…Ви очухивается эпизодами, открывает глаза под ритмичные толчки. Над ней – колодец из четырнадцати ярусов бородатых мужских лиц, среди них головы женщин – крашенные в каштановый цвет волосы, реклама тотализатора, кукурузных хлопьев и слабительного. Мужчины постанывают в странномазохистком сочувствии-сопереживании, психологически ассоциируясь с тем, кто сверху или снизу. Она лежит на судейском столике, внутри неё, как огромный поршень ходит член Колодника, так что на животе ритмично появляется и опадает значительная выпуклость в такт фрикциям, ещё двое кусают и обсасывают грудь, тискают ляжки и живот, оглаживают свои причиндалы, а один, затолкнул носок её сапога себе в анус. Совсем рядом пара колодников наваливают друг другу хуки и апперкоты, чтобы определить очерёдность подхода к киске. Мастиф так и не пришёл в себя, может, в коме, может, умер – никого не интересует. Под столом лужа чего-то липкого. Очередной «партнёр» детонирует тугой струёй на её живот, рожа перекошена, как у срущей черепахи. Подходит очередной «любовник» с разбитым лицом и вставляет с таким видом, будто представлен к государственной награде.

Ви начинает прозревать, что подлинная её личность, возможно, находится где-то за пределами означенных удовольствий – круговоротом уродцев, и не очень симпатичных мужчин (любая реальная групповушка редко состоит из патентованных красавцев). Зоопарк доктора Кноппа ненадолго произвёл возгонку её любопытства, но и это как-то скатывается в вечеринку свингеров с элементами садизма и вуайеризмиа, с не самыми приятными запахами пенитенциарного учреждения и липких подмышек, когда неожиданно...

— Теперь Zemlyak! — командует доктор Кнопп из партера.

На ринг вкатывают инвалидную коляску с загадочным существом, одним из пациентов Кноппа по прозвищу Zemlyak, это бывший «солдат неудачи». Во время очередного боестолкновения, погоняемый тычками взводного, он узрел свой снаряд, бронебойный шальной снаряд, предназначенный чему–то другому, большому и тяжеловесному, подкалиберную стальную болванку, острую, как лом, с наконечником из обеднённого урана, которая покачивала в полёте носом, будто здороваясь, приближалась по кратчайшей траектории, как в очень замедленной съёмке, покадрово. Zemlyak с удивлением наблюдал, будто про кого-то другого, как снаряд шмякнул ему в таз, превратив тело пониже спины в месиво из мяса и костей. Прежде чем он обрушился на землю, прошёл, кажется, час, свет выключился.

…

Через месяцы госпиталей Zemlyak уже хотел свести счёты передозом, когда старушка–санитарка неопределённого возраста и происхождения посоветовала ему доктора Кноппа: «…помогает таким, как ты». Каким таким, уточнять не стала, но не обманула – доктор взялся за нового пациента вдумчиво. Определённо, этот Zemlyak обладал необходимой степенью отчаяния, чтобы решиться.

Доктор кладёт Zemlyak на кушетку психотерапевта, только в отличие от традиционных профи больше говорит сам, терпеливо объясняя про бога Пана, древнюю Грецию и обретение нового достоинства. Бог Пан, однако, никак не вдохновил этого пациента, но Кнопп терпелив, заходит с другой стороны. Задача доктора облегчается тем, что Zemlyak старательно игнорирует комьюнити колясочников, попутно утрачивая прежние социальные контакты, сексуальные контакты – кусочки «нормальности» прошлого, тщательно оберегая от других подробности своей новой физиологической жизни. Области интересов доктора не ограничиваются медициной и греческой мифологией, а всеобъемлющи – от правил заваривания зелёного чая (30 долларов за унцию, не дешевле), до того, как присаживаться для испражнений и подтирать задницу (только специальной тряпочкой, которую доктор носит с собой в специальном футляре).

По прошествии нескольких сеансов доктор просит представить в воображении своего нового друга и даже поговорить с ним. После получения ответов доктор составляет психологический портрет.

Доктор изменяет психологический подход.

Доктор чертит на салфетке схему операции.

— Господин Zemlyak, а знаете – я вам завидую. Много лет занимаюсь трансплантацией и всегда только улучшал то, что давала природа. Но ваш случай… мы можем создать то, о чём мужчина не смеет и мечтать. Конечно, unicus, вы лишились ног и… более важной части тела, зато теперь имеете возможность придать вашему телу в высшей мере extraordinarius свойства. Вновь обретённые достоинства поднимут вас на небывалую высоту, какой не удавалось взять ни одному смертному. И доктор приоткрывает рисунок.

Zemlyak столбенеет.

— Да, господин Zemlyak, — импульсивно говорит доктор, — это – вы. Предстоит множество болезненных операций – человеческое тело возмутительно несовершенно. Я потратил множество лет… Вы можете видеть.

Доктор демонстрирует фотографии своих пациентов.

— Оооо! — стонет Zemlyak.

 — Понимаю, это как рисованный шницель для голодного, но все эти прекрасные юноши когда-то предпочитали скрывать свои достоинства, а теперь, только взгляните, в каждом портрете – родовые черты божества Пана, как говорится: a potentia ad actum. И нет более чувственного наслаждения, чем…

— И я смогу ээээ…?

— Хе-хе, вы имеете в виду обратную связь? Вам палец в рот не клади, очень смышлёный молодой человек. Не начинайте беспокоиться, я изучал неврологию в Вене, связь от головки к центрам удовольствия пойдёт прямо по проводам!

И вот 22 января … Шоу…

«Скрип-скрип» – стонет инвалидная коляска, измождённого инвалида, накрытого клетчатым пледиком ниже пояса.

«Скрип-скрип» – ёрзает стулом доктор Кнопп в партере, гражданин бродячего вида в помятом пальтеце.

Нетерпеливые Колодники срывают плед и тут же отпрянывают в ужасе.

Ринг-информера, подвешенного на троссах переносят к Кноппу. На экране крупным планом – лицо Кноппа.

— Скажите, что за существо в инвалидной коляске появилось у нас на ринге? Это ваш пациент?

— Да … в некотором роде…этот несчастный юноша …серия тяжелейших операций. Господин  Zemlyak лишился ног. Но мало этого, господин Zemlyak потерял свой личный пенис, что огорчило его настолько, что господин Zemlyak уже подумывал, как бы окончить свою жизнь раньше времени, ведь он был привязан к своему пенису, как к лучшему другу.

Все: «Оооооо!»

— Я взялся помочь, так сказать явить милость, учитывая не только физиологические страдания, но и психологическое состояние этого замечательного молодого человека, его «второе Я». Это много больше, чем орган для получения удовольствия. Основой для его нового члена послужил человеческий эмбрион, имеющий непосредственное отношение к господину Zemlyak, иными словами – член господина Zemlyak – это его сын.

Все: «Оооооо!».

— Возможно, господин  Zemlyak лучше объяснить, что значит для него обретение собственный сын.

Ринг–информера на тросах переносят к господину Zemlyak, который сидит в инвалидном кресле и после одиночного заточения длиною в несколько лет оказывается обездвижен вниманием многих людей.

Его тело без ног держится в инвалидной коляске на кожаных ремнях. Снизу, в области таза пришито грубыми, почти патологоанатомическими стежками некое существо, вроде личинки или угря. При ближайшем рассмотрении существо выказывает отдалённое сходство с человеком: сильно вытянутое, лишённое ног тело, голова под треугольной каскеткой заострена, плечей почти нет, сразу за головой от тела отходят маленькие ручки с коготками. Складчатая его кожа текстурирована, как грубый волокнистый пергамент, цветом от ядовито–сливочного до серого. Глаз у существа даже не предполагалось, только ротовое отверстие и зачатки носа. Zemlyak прижимает существо к груди, бормоча что-то.

— Герр Zemlyak, у него есть имя?

— Как же, Патриотом кличут, — говорит  Zemlyak с модуляциями нежности в голосе — пацанчик у меня хороший, смышлёный мальчонка, вседа с папкой, е_ать – со_ать, по кривой дорожке не пойдёт и с кодлой, нах, не спутается.

— Что он умеет делать? — допытывается ринг-информер.

— Он у меня встаёт пад гимн. Смари.

Zemlyak поёт.

— Эрзона –  великая наша держава

Хранимая Богом

Осыпана златом

Овеяна славой

И что-то там-там…

За собой повела!

В ответ на эти звуки Патриот встрепенулся, набух кольчатым какучервя тельцем и вертикально вытянулся по стойке смирно. Маленькие ручки прижаты по швам. Нижняя губа вывернута, безглазая рожица выражает напыщенность и величие.

На всякую подходящую плоскость транслируется изображение. Крупным планом измождённый, но гордый отец – господин Zemlyak.

Из партера кто-то выкрикнул: «Как ты ссышь?»

Господин Zemlyak стесняется демонстрировать мочеиспускательный канал в головке младенца под касочкой, опасаясь оскорбительного замечания, которое уже слышал в свой адрес: «ссать на мозги».

— Хватит болтать! — кричит Кнопп, — к делу!

Колодники широко разводят ноги Ви в стороны. Приближаются Zemlyak с Патриотом наизготовку: «Скрип–скрип». Патриот выставлен вперёд как таран, биологический фетиш смерти. На старческой мордочке младенца – угрюмая решимость, свойственная эрзоновому народу в целом и придонному социальному классу в особенности. Zemlyak кричит: «Родина в опасности!» В ответ на это Патриот издаёт крошечным ртом крапчатые звукоподражания, отдалённо напоминающие человеческую речь, со щелчками и верещанием насекомого, руки с острыми коготками вытянуты вперёд.

Колодники затягивают мотив, нечто до жути народное, речитатив на раз-два, под удар кирки или взмах лопаты:

— Сладим, сладим мы проход,

     Мы проход

    Выйдет, выйдет

    Патриот

    Через рот.

    Через рот.

Ви дёрнулась в попытке освободиться, но Колдники крепко держат ноги.

Галёрка, оценив замысел доктора взрывается: «Давай, засади ей».

 «Скрип – Скрип»

— Сладим, сладим мы проход,

     Мы проход

    Выйдет, выйдет

    Патриот

    Через рот.

    Через рот, — чеканят, притопывая в ритм, Колодники.

«Скрип–скрип» — приближается Zemlyak

 — Сладим, сладим мы проход,

     Мы проход

     Выйдет, выйдет

     Патриот

     Через рот.

     Через рот

Над ареной парит Ринг–информер на тросах.

Доктор Кнопп испытывает час триумфа.

Ви судорожно пытается вывернуться, освободиться из цепкой хватки колодников. Zemlyak на расстоянии сальным взглядом осязает сильные ноги, разведённые в поперечном шпагате, покрытые густой терпкой слизью Колодников, чуть прикрытое гладкой тканью Тело. Zemlyak возбуждён так, что слышит толчки своего фиброзно–мышечного органа. Выметены последние этические императивы, если таковые где-то и задерживались, теперь Zemlyak – влажная машина похоти. Из глотки вырывается тихохонький стон, рот его с глубокими морщинами, как с круглыми скобками, сочится неуёмной слюной.

Zemlyak в нетерпении, Zemlyak сжимает кулаками обручи инвалидной коляски, толкает: «Скрип-скрип».

Айрин просит Мудрейшее.

— Остановите их.

— Здесь я решаю — жарко дыша кислым, сквозь запах мятной жвачки говорит Мудрейшее, — пойдёшь в апартаменты?

Айрин хватает Мудрейшее за лацкан делового костюма: «Останови их!».

Мудрейшая оглядывает затылки своих Аспиранток – все старательно отвернулись, горе тому, кто окажется свидетелем даже намёка на оскорбление её Мудрейшества.

— Не зли меня девочка, со мной этого не пройдёт.

Колодники не спешат, наслаждаются каждой секундой, наблюдая как извивается тело, не торопят Патриота, всему своё время.

 — Сладим, сладим мы проход,

     Мы проход

     Выйдет, выйдет

     Патриот

     Через рот.

     Через рот

Аспирантки отвернулись. Плоскость стола транслирует вид с камеры, кружащей над рингом. Старушонка за соседним столиком вперилась в экран, скрипит: «Сейчас войдёт! Сейчас!» – трясущиеся пальчики со вздувшимися венами  в платиновых перстнях комкают упаковку орехов. Ви прогнулась в спине, напряглась изо всех сил.

Аспирант Олсон до этой самой минуты пытался не замечать происходящего на ринге, чтобы отвлечься, даже принялся пережёвывать своё, обыденное: «... институция воспроизводит саму себя с эффективностью в жалкие три процента. А знания... тексты  генерит машина. Кому нужен идеализм Гегеля, феноменология, дважды-логика Гуссерля, вопрошание Хайдеггера, ай нет, вот с Хайдеггером будь настороже: причащаться, но не ссылаться». Только когда Айрин стала просить Мудрейшество, он понял, насколько это жалко и бесполезно, а ещё ему заочно нравилась эта Ви, и тогда он решился.

— Дайте ей оружие, или я выложу моё расследование в публичный доступ прямо сейчас, — неожиданно говорит Олсон.

 Мудрейшая, до того игнорирующая Аспиранта, выставилась, как гремучая змея на суслика.

— Что?!!

— Дайте ей оружие, или я выложу моё расследование, — повторяет Олсон.

Несколько секунд Мудрейшество оценивает реальность угрозы.

— Тебе конец, — говорит Мудрейшество, но, однако, подаёт сигнал Бутаназибе.

Бутаназиба говорит в микрофон.

— Вилия, под правой рукой.

Ви шарит под столом и находит там замечательную титановую биту, длинную, похожую на самурайский меч, раздаёт удары, стряхивая Колодников. Да, теперь ей нравится Шоу – пришла пора настоящей радости. Она неожиданно легко порхает между тушами под саунд из Rapid as Wildfires. Когда музыка, стремительная, как лесные пожары, перескакивает с флейты на кларнет, с кларнета на скрипку, она оказывает внимание следующему оппоненту. Под раскаты литавр и дробный ритм ударных, щёлканье маримбы и ксилофона ломает кости и крошит черепа вся во власти Эмоции совершенства, контроля, превосходства. И удовольствия. Не время пропускать удары, пропустил – считай, проиграл.

Стремительная симфония убийства обладает магической силой просветления Ганди. Теперь каждый на всех четырнадцати ярусах готов схватить что-то яжёлое и поквитаться с обидчиками своего божества, хотя минуты назад  наслаждался её конвульсиями. Ви методично добивает раненых, разнося головы, как паучиха вида Tidarren sisyphoides. Самым последним могучий удар по затылку получает Zemlyak и когда музыка достигает своего апогея в финале, Ви, вся в крови и мозгах поверженных Колодников, падает обессиленная на горку трупов.

Боковым зрением Айрин замечает, как Старушонка утыкается лбом в стол – сердечный приступ, никому нет дела.

Жрец-колдун подаёт знак, и ринг заполняет стадо визжащих поросят, следом воины с пиками тянут за верёвки упирающихся угрюмых медведей.

Послушники укладывают тело Вилии на большое медное блюдо, которое водружают на переносной алтарь. Воины, под визги и рычание закалывают копьями животных. Одно из копий прошло мимо сердца медведя, он вырывается, раскидывая когтистыми лапами воинов, но несколько стрел из арбалета приканчивают зверя. Прямо на алтаре отрубают тесаками свиные и медвежьи головы, снимают шкуры, разделывают туши и забрасывают куски мяса в огромный котёл для общей трапезы, который ставят тут же на ринге.

Перед Жрецом небольшой горшок из обожжёной глины уставленный на блюдо с листьями бетеля и варёными раками – верный способ (по мнению Жреца) выманить душу Божества и заточить её в горшке.

Жрец блеет: «О, приди, приди душа к своему Принцу Безумия! Я приготовил для тебя раков с красным перцем и листья бетеля с известью. Забудь своих родителей, забудь мужа, забудь друзей, звон ручья, песню дрозда и спустись, спустись ко мне, в тёмную Страну Анеман. Уууууууу. Уууууууу».

 Жрец уже заботливо насыпал на дно горшка толчёного стекла и раскалённых углей, чтобы лишить душу подвижности в мрачном заточении.

— Она внутри! — уверенно говорит Жрец и прихлопывает крышку горшка.

Кишки, медвежьи и свиные головы укладывают на блюдо, мордами к Божеству.

Самая большая из медвежьих голов вкушает аромат Сада Наслаждений.

Жрец собирает в мензурку пот со лба и капли крови из носа Божества.

Мудрейшество неожиданно предлагает:

— А переводись к нам на кафедру. У меня один Аспирант уходит, ну ты его видела – дурак, увалень. Только сделаешь грудь побольше, студенты уважать будут – не век в девочках ходить. И карьера пойдёт, я позабочусь.

Айрин пожимает плечами – кажется у Мудрейшества к ней не только академический интерес. Тем временем перед каждым гостем ставят миски с медвежьим бульоном и лепёшки с начинкой. Аспирантки принимаются за бульон, а Мудрейшее яростно, как в плоть жертвенного быка, вгрызается в лепёшку, так что брызжет иссиня-красный сок. Айрин сидит перед тарелками, её мутит. Тогда Мудрейшее обмакивает пальцы в тарелку с соком и мажет губы Айрин красным: «Так принято».

Жрец выходит в центр ринга, где на блюде возлежит Ви в странном соседстве с розовыми кишками – усечёнными головами, участница ли, жертва ли макабрического перформанса.

Жрец вынимает из-под лохмотьев х_й и сосредоточенно дрочит себя под тысячами взглядов, потом спускает на лакированные сапожки, которые, кажется, составляют с телом божества, полным природного совершенства, единое целое, вторую кожу, логическое, математически точное завершение. Сделав дело, быстро уходит, чтобы не попасть под дождь экстатической кончи, которая, как из облака, сыплет со всех четырнадцати ярусов интернационального сборища. Многие накануне под строгим воздержанием сидели на диете из чёрного шоколада, устриц и орехов, чтобы одарить божество целым фонтаном. «Побалуй себя орехами, и твои орехи будут тебе благодарны» – гласил слоган на флаере.

Точно рассчитанная воздушная система направляет эякулят прямо на блюдо, чтобы не растерять ни капли Дара.

Когда дождь потихоньку стихает, Жрец вновь выходит на ринг. Следом, торжественно и взволнованно Посвящённые вносят ковчег с горшком. Жрец собирает на коричневый палец слизь с лица божества, приоткрывает ей рот и погружает палец глубоко в глотку, одновременно сбрасывая крышку с горшка. Божество исторгает из себя желчь и делает глубокий вдох. Жрец славит небеса и быстро уходит, чтобы не попасть под новый ливень восторженной спермы.

Властительница эрекций и поллюций привстаёт, делает стойку на локтях, поднимая к небу длинные ноги, потом медленно разводит их. Густой слой слизи быстро покрывает, бёдра, сапожки и тонкую полоску ткани между ягодицами.

Аллилуйя!

...

Отгремело, пролилось белым зимним дождём Шоу, все разбредаются по Цицерону, рассовывая по карманам бесплатную наркоту, не забывая положить пару таблеток под язык. На этот раз дурь содержит изрядную долю теразина, чтобы погасить нервное возбуждение и уберечь судно от разрушений, потому гости сидят со стеклянными глазами на полу среди разбросанных мисок, свиных и медвежьих костей, разгадывая на белых стенах неведомые глифы. Заботливый Бутаназиба предоставляет катер с матросом, чтобы Айрин и Ви могли добраться до дома – ночевать на Цицероне нет никакого желания. От Цицерона до Ставангера – тридцать миль, пассажирок сильно потряхивает под ритмичные удары по днищу, скрипит такелаж, болтает, накидывает, по остеклению барабанят жёсткие, как градины, брызги. Айрин у бара пьёт бутаназибин виски из большого стакана, между глотками говорит, что Шоу это – мерзота и полный трэш, что если бы не Олсон, то ей точно конец, что тело – дом для хорошей мысли, для оптимальной рекомбинации элементов сущего, наконец.

— Чтооо? — спрашивает Ви, разворачиваясь к подруге.

Айрин понимает, что хватила – звучит чересчур заумно, и они вместе разражаются диким, скинутьнервное, смехом, так что матрос-филиппинец недоумённо оглядывается.

Ви всё же понимает, что сегодня как будто сама Вселенная руками Олсона, которому, теперь точно конец, вот эта Вселенная взяла и оттащила её от края.

Дом.

Двери открывает Вадим в компании давних приятелей-свингеров из Ставангера, во взглядах мужчин – нетерпение, медиа транслировали трёхмерное неистовство.

— Дорогой, сделай это нежно.

— Не сегодня — подхватывает её на руки Муж и уносит в пыточную.

Позже Айрин запишет в дневнике: «В этом городе цивилизации и дикости я могу понять мотивацию Мудрейшества, Бутаназибы, даже его чокнутой сестры Номусы, но отношения этой пары для меня – сплошная белая пустыня. Возможно, эта игра для них – побег от реальности, от того ужаса, который может опрокинуть небеса в любую минуту, абсолютной власти случая над их зыбким благополучием».

*Эпиграф – Хаим Плуцик.

Купить бумажную книгу за 24 доллара, 450 страниц, мягкая обложка  

Купить электронную книгу в формте epub за 5 долларов

(Перед входом на страницу нужно будет ввести дату рождения, поскольку книга содержит откровенный контент)